Элеонора примостилась поблизости, демаскируя нашу позицию с воздуха длинными голыми ногами в золотистом загаре. С крыши стадиона оба проспекта просматриваются метров на пятьсот, набережная закрыта высотками, настроенными в последние три года, оттуда валит густой дым. Жирный запах копоти пропитал воздух и одежду, забив обычное амбре африканского города.
Исполнилась годовщина моего появления в Африке, стало быть — жара и пекло. На бетоне можно жарить яйца, и мы, выходцы из Европы, отрабатываем роль скворчащего белка. Ван Даймонд, ответственный за эту огневую позицию, позволяет большую часть времени находиться вне её и нежиться у лифтовых шахт, где всего-то плюс пятьдесят. При первых намёках на непонятные мельтешения в дыму шеф безжалостно гонит к поребрику, под солнце, более агрессивное, чем все вместе взятые конголезские племена.
— Ген, ты давно стрелял из автомата?
— При тебе, в пустыне Негев. Если забыла — не промахнулся.
Она сердито ворчит и в тысячный раз меняет позу, устраиваясь на животе у самого края крыши. Даже сочувствую: нужно и лежать удобно, и выглядеть сексуально, выставив к солнцу обтянутый шортами зад. Мешковина, брошенная на бетон, царапает ей колени.
— То есть — не тренировался с института. Плохо, но… Нужно вспомнить, чему там учили. Я сама иногда удивляюсь, на что способен организм после «репарасьон».
Не спорю, возможности твоего тела, детка, я оценил. Что же касается памяти, то эффект просто удивительный. При некотором усилии всплывают совсем забытые за ненадобностью вещи.
Например, одно фото. Оно постоянно маячит перед внутренним оком, потому что точно такое же я видел в кабинете Его Превосходительства. Очень колоритный старик с твёрдым обличающим взглядом. Вместо наставления по стрелковой подготовке мысленно листаю некогда читанную книжку по истории советского ГУЛАГа.
Вот он! Сталинские репрессии, разоблачение культа личности, казнённые, реабилитированные, обвинённые в нарушениях социалистической законности… «Расстрелять изменников Родины как бешеных собак!» Не, то Вышинский. А дед с президентовой фотки не из любителей светиться на первых полосах газет. Вторая лига НКВД-МГБ-КГБ.
Осталась мелочь — выжить в войне. Потом попытаюсь раскопать. Старый бериевский офицер плюс русский язык дают интересную зацепку. Никто не знает, сколько лет Большому Боссу, на вид — не старше меня. Но при его доступе к медицине можно в тинэйджера превратиться. Так что там в стрелковом наставлении?
Выпускаю две коротких очереди. Трассирующие пули чертят дорожку к газону у подножья монумента на перекрёстке. Элеонора удивлённо смотрит, ван Даймон ругает за самодеятельность. На здоровье, зато я пристрелялся.
Безмятежное валяние среди птичьего кала, щедро украсившего крышу, длится пару часов, я успеваю смотаться за сэндвичами и колой. Ближе к вечеру, когда пожары охватывают весь юг, и дымом затянуло подступы к стадиону, я засекаю первые мечущиеся фигурки. Удерживаю палец на спуске лишь чудом. Это убегают наши, отчаянно размахивая руками — не стреляйте, мол.
Конголезцы на рожон не прутся. Мелькнули в дыму и рассеялись. Обстрел начинается из окон домов, из-за ограды вдоль Мартир, из-за мусорных контейнеров. Им отвечает баррикада, завязывается обмен любезностями.
Точки на экране смарта исчезают. Наверно — накрылись камеры наблюдения. Чувствую себя отброшенным лет на двадцать назад, но и противник в том же положении. Воюем по старинке.
В окне напротив едва видны голова и плечо. Целиться помогают огоньки его выстрелов. Плавно спуск на себя… И ни малейших колебаний, терзаний, как же — отправляю к Некросу живую душу! Просто враг. И просто нужно попасть. Огонь!
Боец в окне резко дёргает стволом вверх и опрокидывается вглубь комнаты. Моё попадание? Некогда выяснять, ищем следующего. Рядом трещат «Калаши», деловито хлопает снайперка. Коллеги по министерству выстраивают международные отношения единственным актуальным на сегодня способом.
Наша инициатива не остаётся незамеченной. Пули щёлкают по бетонному торцу крыши. А потом вижу толстую трубу с ещё более толстой грушей на конце. Подскакиваю, хватаю Элеонору за волосы и ремешок шорт, пытаясь не думать о свинце. Швыряю её дальше от края как мешок картошки и падаю рядом, в тот же миг грохот закладывает уши.
Кто не успел — тот опоздал. Ван Даймонд не покинул боевой пост и лежит в слишком расслабленной позе, опустив на бетон благородные седины, вокруг разливается тёмное пятно. В отсутствие командира сам себе командир, и я отдаю приказ тикать. Тащу за собой голоногую сослуживицу, спасённая вместо благодарности осыпает меня упрёками за сбитые колени и вырванные волосы. Грубость без секса её не устраивает. Женщины — они все такие, справедливые до чёртиков.
Пока ползём вниз, пространство у стен стадиона затягивает удушливым дымом и мерзкой пыльной взвесью от расколотого бетона. Через марево носятся трассеры и самые обычные, от этого не менее смертоносные пули. Гремят взрывы, бьют из безоткаток или подствольников — не различаю, тем более основательно оглох на крыше. Выбрать новую огневую точку и встретить захватчиков пулями не тянет совершенно. Я — писарь или, в крайнем случае, повар, но никак не солдат-пехотинец. Исчерпав героизм, бреду на север по Мартир и наблюдаю печальные картины бедных кварталов накануне вторжения. Примолкшая Элеонора ковыляет вслед.
Люди, которым есть что терять, давно покинули Банги. Остались мы, подневольные госслужащие, а также беднота, она сидит взаперти, в паническом ожидании ударов прикладами в дверь, грабежа и насилия. Снуют мародёры, что-то катят в тележках или несут на плечах. Какой-то чумазый тип, чёрный от природы или копоти, цепляется к Элеоноре, игнорируя моё присутствие и её оружие. Я не успеваю автомат вскинуть — она всаживает ствол «Калаша» ему в рот, не без вреда для передних зубов.
Шакалы ещё не сбились в стаи. Непременно соберутся. В период общего упадка рассудок уступает место стадным инстинктам.
— Стоять! Руки!
Патруль тормозит нас на самой окраине города. Прижимаем пальцы к сканеру сержанта, пока машинка не подтверждает наши личности.
— Советую повернуть налево и двигать к аэропорту. Там — охрана, аэропорт приказано удержать, — военный скептически смотрит на наши автоматы и без особого энтузиазма добавляет. — Может, и вы пригодитесь.
Пять километров до аэровокзала кажутся очень длинными. Он действительно охраняется, по периметру расставлено несколько БТР, оборудованы пулемётные точки. Нас узнают, пропускают внутрь без разговоров, и я растягиваюсь на кресле в зале ожидания, жадно хватаю кондиционированный воздух, безобразно прекрасный после тропической жары с ароматом пожаров. Сколько мне приходилось коротать время в аэропортах мира? С одной существенной разницей — сегодня я не знаю, когда мой рейс.
К утру народ оживлённо заголосил. При звуке мощных турбин я бросаюсь к стеклянной стене, выходящей на лётное поле. Никогда в жизни так не радовался российскому триколору, как увиденному на хвосте этого самолёта. К тому же меньше всего ожидал встретить атташе по культуре и науке в голубой тельняшке ВДВ. Никакого уважения к конспирации!
Глава вторая,
в которой герой размышляет о разнице между самообороной и агрессией, перепрыгивая на глобальные материи мироустройства
Нам грубиянов не надо. Мы сами грубияны.
Илья Ильф, Евгений Петров
Говорят: в конце концов правда восторжествует, но это неправда.
Антон Чехов
Большой Босс выписал сертификаты депутатам Государственной Думы, голосовавшим за отправку войск в Африку. Россия провела, видимо, самую выгодную и самую бескровную войну в своей истории. Нам оставлены широким жестом, но за полную стоимость, четыре десятка танков Т-90, боевые машины пехоты, самоходные ракетные установки, куча боеприпасов и пять сотен добровольцев в статусе военных советников.
